Название: Наш затянувшийся холод (Однажды во сне) || Our Lingering Frost (once upon a dream)
Автор: eyres (разрешение на перевод получено)
Переводчик: team bucky
Бета: анонимный доброжелатель
Пейринг/Персонажи: Джеймс "Баки" Барнс/Стив Роджерс
Размер: мини (3680 слов)
Жанр: AU, ангст
Рейтинг: PG
Тема: 25. Frozen Wasteland
Краткое содержание: Когда Щ.И.Т. наконец находит самолёт, который Капитан Америка направил в океан, полковник Джеймс Барнс бросает всё, чтобы в конце концов вернуть тело Стива домой. Он находит больше, чем ожидал.
Примечание переводчикаПримечание переводчика: Изначально оригинал состоял из одной главы, и продолжения не планировалось. Автор дописал эпилог уже после того, как я выбрала эту работу под конкретную тему и получила разрешение на перевод. Вторая глава, кмк, в эту тему не очень вписывается, а первая выглядит законченным произведением, поэтому перевод второй главы я делать не стала.
⇒ Читать дальше
Коулсон заходит рано, когда он только что закончил утреннюю пробежку и ещё не вытер пот со лба.Душный день, тяжёлые горячие солнечные лучи только начинают поджаривать воздух. В месте, где протез сходится с плечевым суставом, покалывает, предвещая грозу. Из эркерного окна второго этажа видны переливающиеся зелёные скаты Арлингтона с белыми точками.
— Полковник Барнс, — говорит Коулсон после того, как ему предлагают чай и банан из вазы с фруктами. — Я хотел, чтобы вы узнали это от меня.
Джеймс (теперь он всегда Джеймс; не был Баки с тех пор, как проснулся в мире без Стива) смешивает в блендере землянику, бананы, лёд и протеиновый порошок. Может, в его венах и течёт некая версия сыворотки, но он приближается к середине сотого десятка, в волосах появляются проблески седины, вокруг глаз — гусиные лапки, а мускулы ноют в дождливые дни. Всё это напоминает о необходимости поддерживать здоровье. Сыворотка не спасает от смерти — Джеймс знает лучше, чем кто бы то ни было.
— Да? — осторожно и уклончиво спрашивает он. Он догадывается, к чему всё это. В конце концов, он ждал этого визита почти 70 лет.
— Мы нашли самолёт.
Его руки (даже искусственная) начинают дрожать, поэтому он откладывает нож, которым резал яблоко. Глубокий вдох. Глубокий выдох. Слёзы жгут глаза, он моргает и поворачивается к яркому утреннему солнцу. Отсюда видно верхушки памятников на кладбище. Можно притвориться, что и монумент Стива тоже виден.
Казалось бы, почти семидесяти лет должно было хватить на то, чтобы заглушить боль, успокоить рану. Но это до сих пор обжигает как ледяной металл голую кожу. В его бумажнике лежит фотография Стива — одна из немногих, оставшихся с довоенных времён. Помятая, тщательно сложенная, запрятанная поглубже и хранимая как талисман. Хотелось бы сейчас к ней прикоснуться.
— Это хорошо, — он выдавливает из себя бледную застывшую улыбку. — Хорошо, что мы наконец-то сможем вернуть его домой.
— Оборудование для раскопок уже перевозят. Самолёт — сплошной кусок льда. Только через пару дней удастся понять, сколько времени понадобится, чтобы его вытащить. Если вы хотите быть там, самолёт уже ждёт.
Конечно, Джеймс там будет.
Перед вылетом он идёт на кладбище. Он приходит сюда каждое воскресенье, если только не в отъезде. Почётный караул сменяется в 10 утра, и ему нравится смотреть на передачу: сохранившиеся даже через 65 лет точность и монотонность успокаивают. Он садится на белую каменную скамью перед мемориалом. На низкой плите перед двумя гранитными стенами-близнецами горит огонь. Стены вытягиваются дальше к статуе Стива в полный рост.
Она сделана из белого гранита. Он держит щит в руке, повернувшись лицом к Капитолию, всё ещё стоя на страже. На стенах перечислены имена Ревущих коммандос — внутри надёжно укрыт прах тех из них, кто уже умер. Слишком многих.
Однажды и он окажется там. Он — последний.
Почётный караул сменяется перед пламенем и марширует назад, чтобы встать на часы рядом со Стивом.
Стива бы это смутило. Он бы покраснел, начал мямлить, спрятал лицо. Он бы смущался — как тогда, когда Баки подмигивал ему из другого конца комнаты. Он так и не понял, как вдохновлял людей.
Люди оставляют цветы и безделушки у подножия пламени: рисунки, письма, флаги. Сейчас там довольно много радужных флагов, рассеянных среди традиционных красно-бело-синих. Это началось в 2004м году, когда Джеймс рассказал «Нью-Йорк Таймс» всю историю о себе и Стиве.
В каком-то смысле это было облегчением — рассказать миру о секрете, который родился в унылой бруклинской квартире и был пронесён нетронутым сквозь окопы, а потом ушёл в водяную могилу на дне Атлантического океана. Он долго хранил этот секрет, думая, что защищает право Стива на личную жизнь. Но потом понял, что Капитан Америка всё ещё может сделать хорошее дело.
Всего неделю назад была акция по сбору средств для фонда ЛГБТ инвалидов-ветеранов — Памятный фонд Стива Роджерса. Джеймс в униформе стоял в красивом зале, смотрел на белые скатерти и скучающие глаза, и говорил: «Всю свою жизнь Стив провёл, сражаясь с агрессорами. Он бы гордился тем, что его наследие было использовано именно так».
— Я попытался, Стив, — говорит он сейчас, голос сливается с гулом летнего ветра и отдалённым городским шумом. Но — каким-то образом — он всё ещё спокоен. — Я хотел, чтобы ты гордился.
Джеймс встаёт и отдаёт честь монументу — тем, кто ушёл раньше.
— Скоро ты будешь дома, — шепчет он. — Я верну тебя.
Он навещает Пегги в доме престарелых. Её память исчезает, но из всех людей, которые знали Стива, осталась только она одна. Она имеет право узнать. Услышав новость, она плачет.
— Я рада, — повторяет она. — Я так рада, что его нашли. Мне не нравилось представлять его в холоде, совсем одного.
Он обещает позвонить, как только появятся какие-нибудь новости. Они вызывают медсестру и сообщают ей то же самое. Пегги всё забудет и забеспокоится, когда он не придёт навестить её в четверг, как обычно.
На раскопках в замёрзшей атлантической пустоши мучительно холодно и темно. Любой открытый участок кожи в секунды застывает под ледяным ветром.
Джеймс стоит в штаб-палатке рядом с вертикальным обогревателем и выслушивает рапорт.
Они нашли щит и теперь пытаются придумать, как раскопать его не повредив. Тело Шмидта пока найти не удалось. Они полагают, что Стив должен быть где-то у носа самолёта, под десятью с половиной метрами льда (по примерной оценке). Когда переднее окно самолёта разбилось, вода и лёд хлынули внутрь и застыли намертво. На протяжении всех следующих лет ветер заносил самолёт снегом и водой, слой за слоем добавляя лёд, заключая Стива в ловушку вечной зимы. Ультразвуковые локаторы засекли внизу объект размером примерно с человека, но нельзя быть уверенными, пока они не снимут весь лёд.
— Работа идёт медленно, сэр. Хотелось бы оставить самолёт неповреждённым.
Джеймс кивает, нашаривает фотографию Стива в кармане и проводит пальцем по краю.
— Могу я взглянуть?
Неохотно его провожают вниз. Всюду прожекторы, свёрла, щётки, огромные обогреватели, кто-то монтирует трубопровод для откачки растопленного льда из самолёта. Вокруг учёные, солдаты и люди с мрачными лицами без отличительных знаков.
Первым он видит щит. Он наполовину раскопан; на протяжении последних шести часов лёд аккуратно растапливали и отламывали, и теперь щит почти освобождён. Джеймс опускается на колени рядом и видит крохотные вмятины и царапины в краске — маленькие отзвуки битв, всё ещё оставшиеся после всех этих лет. Прошло так много времени.
Щит лежит около стены в средней части самолёта, примерно в двенадцати метрах от носа. Наверное, думает Джеймс, Стив обронил его в последней схватке со Шмидтом и направил самолёт в океан, не успев подобрать щит. Он поднимается и идёт к противоположной стене, оглядываясь на тёмную, ноздреватую впадину, пытаясь представить, как это выглядело безо льда и прожекторов: только чёрный металл, переходные мостки и Стив, проводящий последние минуты своей жизни в одиночестве.
Он проводит рукой по лицу.
В передней части самолёта стоит большое сверло с подогревом и ручные насосы, и тёплый воздух обдувает лёд, остававшийся нетронутым на протяжении десятилетий. Работать приходится медленно — поторопишься и потоки воды уничтожат всё, что ещё сохраняется внизу.
Он встаёт вплотную к стене льда, касаясь снежной каши носком ботинка.
Сейчас он ближе к Стиву, чем был на протяжении шестидесяти шести лет. Это успокаивает.
Раскопки занимают четыре дня.
Джеймс спит урывками, ест — когда кто-нибудь протягивает ему протеиновый батончик. Он не мешается под ногами у рабочих, почти всё время сидит у ледяной стены и наблюдает, как поддаётся лёд, капля за каплей.
Когда его, еле живого, только отбили у русских, он спрашивал о Стиве почти каждый раз, когда приходил в сознание. Они не говорили ему, что Стив умер, до тех пор, пока не убедились, что он выкарабкается. И тогда Пегги, старательно не обращая внимания на отсутствующую руку, села рядом с кроватью, сжала оставшиеся пальцы и рассказала всё. Спустя несколько недель он швырнул стул в стену, прослушав ту запись из кабины.
— Он был бы рад, что ты выжил. Он хотел, чтобы ты жил, — сказала Пегги, сказал Старк, Ревущие коммандос, полковник Филлипс. Джеймс хотел только одного — быть вместе с ним на этом самолёте.
Щит освобождают в конце первого дня. Джеймс берёт его в руки — один раз, и сразу передаёт специалистам для подготовки к безопасной перевозке. Он знает, что щит отправят в Смитсоновский музей. Он мог оставить его себе, если бы захотел. Но Капитан Америка не принадлежит ему так, как принадлежал Стив Роджерс.
Учёный в защитных очках опускается на колени рядом с ним, дремлющим возле скважины, где ведутся раскопки.
— Сэр? Мы уже близко.
Проход во льду расширили в человеческий рост. Они спускаются вниз на шесть метров, проходя мимо холодных тающих стен. Это куда больше походит на могилу, чем мавзолей в Арлингтоне.
Стив всё ещё покрыт льдом толщиной около пятнадцати сантиметров. Он лежит на боку к ним спиной. Джеймс видит его плечо и спину: лицо скрыто, он свернулся клубком под тем, что раньше было приборной доской, руки обняли прижавшуюся к обшивке голову, будто в последнюю секунду он пытался защититься, смёрзшиеся светлые волосы выглядят совсем как при жизни.
Джеймс представляет Стива в снегу — хрупкого, бледного, завёрнутого в потёртое пальто и продирающегося сквозь метель. Стив никогда не жаловался, но холод всегда высасывал из него силы и кислород, и Баки каждую зиму выпрашивал и добывал дрова, мелочь и одеяла для поддержания в нём тепла и жизни. И на десятилетия оставил одного замерзать.
Коулсон встаёт за плечом.
— Мы собираемся вырезать его вместе с блоком льда. Не стоит начинать размораживание, пока не созданы необходимые условия. Похоже, лёд отлично его сберёг.
Джеймс кивает; протез непривычно оттягивает плечо — такого не было с тех пор, как Старк-младший лет десять назад сделал ему новый.
Он делает шаг, запинается и падает на колени, чувствуя на плечах тяжесть каждого года из прожитых девяноста с небольшим лет.
Коулсон отправляет всех на выход, оставляя его наедине со льдом и умершим.
Он нерешительно двигается вперёд. К брюкам прилипли кусочки льда, дыхание вырывается изо рта серым облачком. Он снимает с правой руки перчатку и касается льда, в который заключён Стив.
— Стиви, — выдыхает он. — Я здесь, приятель. Я нашёл тебя. Прости, что так долго. Мы заберём тебя домой. Ты... — он вздрагивает всем телом. — Ты больше не будешь один. Я рядом.
Никаких звуков, кроме отдалённого жужжания голосов и откалывающих лёд буров.
Стив молчит.
И слёзы Баки замерзают, не достигнув земли.
Стива высекают изо льда и выносят на стальной плите.
Его глаза закрыты (и на том спасибо), но лицо искажено от боли. Под головой замёрзшая лужица крови, будто перекошенный венец. Под прожекторами он выглядит бледным до синевы.
Джеймс вспоминает то время, когда Стиву было девятнадцать и он подхватил пневмонию: однажды ночью его губы стали ярко-фиолетовыми, а глаза с пульсирующими зрачками расширились от страха из-за невозможности вдохнуть. То была одна из тех ночей, когда на протяжении нескольких мучительных часов Баки боялся, что Стив в конце концов ускользнёт от него. Но Стив был бойцом. Он был бойцом даже тогда, когда направил самолёт в океан.
— Вероятная причина смерти — обширная тупая травма в левой части черепа, — бесстрастно произносит молодая сотрудница. Она бросает взгляд на Джеймса, и что-то меняется в её невозмутимых глазах. — Он... Я думаю, он не страдал, сэр. После такой травмы он бы не очнулся.
Стива поднимают наверх из самолёта и помещают в сделанный специально для перевозки контейнер. Старк-младший лично выслал контейнер, гарантировав, что тело сохранится в нём идеально до прибытия в Штаты.
Джеймс уходит до того, как закрывают крышку. Слишком напоминает гроб.
На обратном пути он мерит шагами самолёт. Стальной контейнер со Стивом расположен в хвосте, всего в нескольких метрах от беспокойно бродящего туда-сюда Джеймса. Задрёмывая, он просыпается от кошмаров с поездами и самолётами, где он падает и тонет.
В аэропорту его встречает Старк. Тони так похож на отца в своих солнечных очках и костюме, что Джеймс чувствует внезапный укол боли из-за всех потерь.
— Ну, как там Кэп-сосулька? — спрашивает Тони, похлопывая стальной ящик. — Говорят, для семидесятилетнего трупа он отлично выглядит.
В последние дни все вели себя с Джеймсом так, будто он вот-вот развалится на тысячу кусочков, так что юмор сейчас кстати.
— Я всегда знал, что в старости он будет выглядеть прекрасно.
Коулсон обещает позвонить сразу, как только Стива освободят ото льда, и посылает домой отсыпаться в нормальной кровати.
Спустя всего три часа раздаётся звонок.
Коулсон на другом конце линии еле переводит дыхание — он почти никогда не бывает таким взволнованным.
— Вы должны срочно приехать.
Джеймс быстро натягивает толстовку и джинсы, волосы у отражения в зеркале заднего вида торчат во все стороны.
В лаборатории Щ.И.Т. холодно и вдвое больше людей, чем он ожидал. Он не видит Стива.
Директор Фьюри отводит его в заднюю комнату. Там уже стоят Старк, Коулсон и блондинка в белом халате, которую он не знает. У всех скрещённые на груди руки и серьёзный вид.
— У капитана Роджерса обнаружено сердцебиение, — без предисловия говорит Фьюри.
Джеймс тяжело опускается на шершавый офисный стул.
— Что.
Коулсон придвигается ближе.
— Мы просверлили маленькое отверстие во льду вокруг лодыжки для того, чтобы проверить сохранность кожи. Как только контакт был установлен, датчики уловили очень медленный ритм, — он запинается и поднимает глаза. — Это доктор Майклс. Она объяснит, что это значит.
— Полковник Барнс, — начинает доктор, садясь на край стола. Она изъясняется на профессиональном жаргоне, который ускользает от понимания. Желудок скручивается в тугой узел, и Джеймс чувствует, что ещё чуть-чуть — и он взорвётся.
Он понимает. Сердце, которое билось неровно и пропускало удары, когда они были детьми (Баки прикладывал ухо к груди Стива и умолял — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не останавливайся), продолжает биться спустя 66 лет, проведённых во льдах, и никто не знает, почему, и как это возможно, и что это значит.
Всё, что делало Стива Стивом, могло исчезнуть давным-давно, оставив только не пожелавшее остановиться сердце. Возможно, сыворотка заключила его в ловушку внутри собственного тела. Возможно, он останется пускающим слюни овощем.
Возможно, он в порядке.
— У тебя есть время подумать, — мягко произносит Фьюри (такого тона от него никто не слышал с тех пор, как он занял пост директора). — Но нужно, чтобы ты решил, надо ли пытаться сохранить жизнь капитана Роджерса с учётом того, что его мозг может быть необратимо повреждён.
— Да. Боже. Да.
Тут не о чем думать. Если Стива уже нет, это выяснится быстро, и тогда Баки отпустит его с миром и надеждой, что душа Стива простит ему этот эгоизм. Но это Стив. Он бросал вызов судьбе с момента появления на свет.
Если Стив жив, Баки эгоистично постарается вернуть его назад, в каком бы виде тот ни был.
Больше он не уходит. Коулсон и Фьюри вполголоса предлагают ему идти, но Джеймс не обращает на них внимания и они оставляют его в покое. В конце концов, кто-то приносит стул, и он садится в углу комнаты, чтобы никому не мешать, но всё видеть.
Старк и доктор спорят, как лучше всего растопить лёд, сохранив Стиву жизнь. Есть вероятность, что как только сердце начнёт ускоряться и пробуждать внутренние органы, Стив тут же умрёт. Температуру надо повышать постепенно, медленно ускоряя ритм сердца и надеясь, что он не истечёт кровью, не опухнет, органы не откажут до того, как его удастся стабилизировать и выяснить, что же с ним сделало крушение и десятилетия, проведённые во льду.
Всё происходит мучительно медленно. Наконец они решают начать с головы и талии, размораживая лёд небольшими кусочками и каждый раз поднимая температуру на одну десятую градуса. Вода капает в дренажные канавки под столом, на котором лежит тело.
Сердцебиение медленно ускоряется. Они открывают лицо, и бледная кожа начинает розоветь под потоком тёплого воздуха. Джеймс подаётся вперёд, начиная верить, что Стив вернётся, — а потом один из мониторов завывает и всё рассыпается.
Вместо сердцебиения Стива раздаётся длинный гудок, и медики разрубают лёд на его груди, отбросив всякую осторожность, чтобы добраться до сердца.
Форма, в которой он умер, распадается на куски. На пол падают красные, белые и синие лоскуты.
Джеймс подаётся вперёд и упирается лбом в стиснутые кулаки. Звуки нарастают, голова Стива падает набок и не двигается. Джеймс не молился с тех пор, как очнулся и узнал, что Стив умер без него. Но не сейчас.
Не может быть, чтобы всё закончилось так. Нет.
Это не конец.
Как-нибудь, так или иначе. Они заставляют, выталкивают, вытаскивают тело Стива обратно в жизнь, подцепив удивительными медицинскими чудесами 2011го года, которые звенят, пищат, перемигиваются и вынуждают Стива сделать ещё один вдох. С его губ уходит призрачная бледность. Кто-то сушит его волосы полотенцем и укладывает голову на подушку. Он всё ещё бледен, совсем как теми зимами, когда мучился от лихорадки и кашля.
Джеймс берёт его за руки и чувствует тепло пальцев и биение пульса под нежной кожей запястий.
В глазах притихших докторов удивление, но всё ещё нет надежды. Сыворотка работает, говорят они приглушёнными голосами. Но достаточно ли быстро она работает? И всё ли сможет исправить?
За 66 лет во льдах рана на голове затянулась, но признаков активности мозга пока нет — ничего, что показало бы сохранность сознания Стива.
Записи Эрскина извлекаются из архивов и досконально изучаются снова и снова в поисках любого указания, как действовать дальше. Сидя рядом со Стивом, Джеймс вспоминает всё, что знал, и отвечает на вопросы так исчерпывающе, как только может.
Нет, Стив не пьянел. Однажды во Франции они поставили эксперимент, и он немного раскраснелся после двенадцати рюмок виски, но уже через час был кристально трезв. Да, все раны исцелялись сами по себе. Однажды в Австрии осколок шрапнели угодил ему в живот. Баки упал рядом на колени, увидел брызжущие во все стороны ярко-красные капли, и у него затряслись руки. Стив проскрежетал: «Вытащи его», и Баки вытащил, а потом зажал ладонями фонтанирующую рану и подумал, что это конец. Но плоть затянулась, и Стив снова встал на ноги. В ту ночь Баки отдал ему свой паёк, потому что после исцеления он всегда был особенно голоден.
Его мир сузился до больничной палаты, кровати, тихого дыхания. Теперь Стив тёплый на ощупь. Но всё ещё такой тихий. Уже не первый раз Джеймс смотрит на кровать, ожидая увидеть своего хрупкого друга из прошлого, а видит капитана Америку.
— Я думал, эта штука означала «никаких больше больниц», — произносит он в тишине. — Тебе стоило бы потребовать возмещения.
Тони носится туда-сюда, суёт нос в оборудование и трубки, предлагает идеи по их модернизации и усовершенствованию.
— Я мог бы сделать ему летающее инвалидное кресло, — как-то говорит он, проводя рукой над ногами Стива. — Может понадобиться.
Он почти не замолкает, но Джеймс знает его с детства и видит, как мелькает в насмешливо искривлённых губах преклонение перед героем. Он помогает, хотя и наименее полезным способом.
Джеймс изучает руки Стива, заново узнаёт бороздки и линии, которые время стёрло из памяти. Суставы ещё изящнее, чем помнилось, и он растирает тонкие кости, представляя, как Стив вновь берёт в руки угольный карандаш.
Утром второго дня мозг Стива начинает подавать признаки активности. Доктора осторожны в оценках, но Стив был заключён в глыбу льда, а теперь клетки его мозга работают. Так что всё возможно.
Несколько часов спустя Баки чувствует, как Стив стискивает его руку, — лишь лёгкий намёк на сжатие, который доктора называют непроизвольным. Но это начало.
Утром третьего дня Джеймс стоит в больничном туалете и смотрит на своё отражение. Он дотрагивается до крохотных морщин вокруг глаз и тянет за седые волосы на висках. Он никогда не был тщеславен. Кроме Стива ему некого было впечатлять, — даже в восьмидесятые, когда одиночество стало невыносимым, а Сан-Франциско был приветлив и анонимен. У него были мужчины: умные, красивые, храбрые, добрые. Но никто не выдержал соревнования с призраком и замёрзшей пустошью, в которую превратилось сердце Джеймса.
Однажды Джеймс осознал, что его современники умирают, а мир заполнен молодыми людьми с их преклонением перед героями — заполнен всем этим «мой дедушка служил в сто седьмом, сэр, это честь для меня». И как можно всерьёз встречаться с кем-то, чей дед — твой одногодка?
А сейчас он видит, как изменился со временем, и хмурится. Он почти не помнит отца, но видит его в отражении в линиях вокруг рта. Он разминает протез, почти скрытый длинным рукавом.
Он хорошо выглядит для человека на сотом десятке — вообще-то, даже сорокалетний бы позавидовал, — но Стив выглядит ровно на 26 даже на больничной койке. Где-то очень глубоко внутри кроется иррациональный страх, что Стив его не узнает.
Он напоминает себе: Стив думает, что Баки мёртв. Его Баки умер всего несколько недель назад, а сейчас будущее. С однополыми браками, роботами, терроризмом, системой здравоохранения и мобильными телефонами.
На четвёртый день врачи говорят, что Стив очнётся в течение сорока восьми часов. Они с удивлением встряхивают головами, как дети, которые увидели претворение сказки в жизнь. Все его жизненные показатели уверенно стремятся к норме — никаких признаков отложенных осложнений от заморозки.
«Спящая красавица в реальности», — думает Джеймс, проводя пальцем по подбородку Стива. И просто на всякий случай целует того в сомкнутые губы. Только вот он не прекрасный принц, а Стив никогда не был девицей в беде.
Теперь вокруг куча психологов и психиатров, которые наперебой высказывают идеи о том, как облегчить переход Стива в двадцать первый век. Они говорят о ПТСР и травме, и культурном шоке, и депрессии, и тоске, и тревоге, используя аббревиатуры и научные термины.
В конце концов, Джеймс просит оставить его наедине с приходящим в сознание Стивом. Он попросил Коулсона привезти из дома старый проигрыватель, и теперь ставит пластинку с коллекцией лучших хитов тридцатых.
Он напевает отрывки под нос и в полный голос, мыслями уносясь в крохотную бруклинскую квартиру, нагревавшуюся летом и промозглую зимой. Вспоминает топот соседа сверху, тонкие как бумага стены в коридоре и Стива, делающего наброски рассвета и заката за кухонным столом, пока Баки сушит их одежду над печью.
В первые часы после полуночи, когда солнце ещё не встало, а Джуди Гарленд поёт «Где-то над...» в третий раз, Стив издаёт звук. Это просто вздох. Он поворачивает голову к Баки, как раньше делал по утрам, если будильник не поднимал их резким дребезжаньем.
Тот берёт его за руки, наклоняется ближе, смешивая их дыхание и сердцебиение, и чувствует стерильный запах госпиталя, к которому примешивается слабый намёк на настолько узнаваемый запах Стива, что Баки может притвориться, будто это самое обычное утро.
— Баки? — Стив ещё даже не открыл глаза, но его пальцы дрожат в руке Баки. Он пытается облизнуть губы, и Баки поит его водой через соломинку.
Его руки трясутся, и он проливает воду на кровать.
— Я здесь. Я рядом.
Веки Стива дрожат, под ними видны проблески голубого, и это трудно вынести, потому что в какой-то момент этих почти семидесяти лет он забыл цвет его глаз. Они голубые, как воды Атлантического океана на рассвете и небо на кромке горизонта.
Он глушит влажный всхлип в ладони Стива, целуя её.
А когда поднимает голову, Стив мигает.
— Ты здесь, — выдыхает он. — Баки.
— Да, Стив. Я здесь, — Баки наклоняется вперёд, проводит рукой по лбу Стива и задерживает большой палец на слабом пульсе на виске. — Мы оба здесь.
— В раю? — спрашивает Стив, поворачивая голову.
В этот раз рыдание вырывается наружу.
— Нет, приятель. Нет. Мы выжили.
В кои-то веки Стив не спорит. Он расслабляется в руках Баки, но не разжимает пальцы, схватившие того за рукав.
— Ты мне снился, — говорит он. — Было так холодно. Это зима?
Баки кидает взгляд на бледное небо. Солнце только начинает разгораться над зелёным горизонтом, растапливая семьдесят лет льда, снега и холода. Глотая слёзы, он наклоняется, целует Стива в угол рта, прижимается лбом ко лбу и просто дышит.
— Нет, Стиви, я думаю, наконец-то пришло лето.