Название: Четвертое июля
Автор: ✪ team steve
Бета: ✪ team steve
Пейринг/Персонажи: Стив, фоновое Стив/Баки
Размер: 3019 слов
Жанр: ангст, АУ
Рейтинг: PG-13
Тема: 19. Triumphant Return
Четвертое июля – особенный день для Стивена Роджерса.
Четвертого июля офицер полиции штата Нью-Йорк Джеймс Барнс погиб при расследовании дела «Черепа».
Ровно десять лет назад.
*
Все полицейские штата Нью-Йорк (и несколько федеральных агентов) сходятся в одном: Стив Роджерс похоронил себя заживо.
Правда, они об этом не говорят, держат при себе – капитан Роджерс ведь знаменитый, лицо полиции штата, лицо американского правосудия, публика любит капитана Роджерса, преступники ненавидят капитана Роджерса, кому какое дело, если тот живет только работой? Это же хорошо. Этим гордиться надо.
В полиции работают разные люди. Кто-то из них хочет славы, кто-то мечтает стать героем, кому-то хочется ни перед кем не отчитываться и даже федералов слать нахер так, что они шли и еще благодарны были за направление. Капитан Роджерс не просто так символ – он олицетворяет их всех. Но никто, ни зеленый новичок, ни патрульный, ни детектив, ни помощник шерифа, ни за что в жизни не согласился бы махнуться с капитаном местами.
Дерьмовая у капитана жизнь, вот что думает нью-йоркская полиция. Это ж надо. Все есть, мог бы что угодно делать, девушки на него вешаются, влияние есть, авторитет, а он? А он похоронил себя заживо - живет, как старик, кроме работы и не ходит никуда, а когда не выезжает на задание, сидит у себя, зарывшись в пыльные бумаги, как будто сам себя запер в одиночной камере.
Публике скармливают фальшивку – парня в форме, триумфальный прорыв в науке (и плевать, что с тех пор других прорывов не случилось, а от сыворотки сдохли уже сотни добровольцев – кто ж о таком напишет?), воплощенную справедливость. Стив Роджерс послушно улыбается, принимает героический вид, говорит заученные фразы, а потом камеры выключаются, и он возвращается в свой архив.
А полицейские штата Нью-Йорк знают правду: капитан, гордость нации, давно и прочно поехал крышей.
*
Капитан Роджерс работает в департаменте полиции штата Нью-Йорк уже двенадцать лет. Каждое утро капитан Роджерс встает с постели в пять, за минуту до звонка будильника, и отправляется на пробежку (две мили каждое утро с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать, в любую погоду, в любой день; за семнадцать лет он пропустил пробежку всего три раза). Дома капитан принимает душ, завтракает яичницей с тостами (то пригоревшей, то недожаренной – кулинарных талантов у капитана так и не появилось), выпивает стакан молока, надевает брюки, майку, рубашку (кроме четвертого июля: в этот день он надевает выглаженную с вечера форму), набрасывает кожаную куртку, если погода требует, и перед выходом не смотрит в зеркало. Дорога от его дома до участка – десять минут на мотоцикле, так что к семи утра капитан, кивнув охране на проходной, входит в участок.
Если у него нет нераскрытых дел, он поднимается по лестнице на третий этаж и заходит в архив. Там он выбирает несколько дел за последние десять лет. Берет всякие – раскрытые, нераскрытые, торговлю наркотиками, уличные грабежи, и дела, в которых расследование было прекращено за недостатком улик, и такие, где улик на двадцать ячеек в хранилище, а преступник все равно гуляет на свободе, потому что вовремя нашел хорошего адвоката. Мошенничества. Кражи. Изнасилования. Похищения. Исчезновения. Убийства. Дела он складывает в коробку и отправляется к себе в кабинет. Каспер и Энни, хранители архива, даже глазом не ведут в его сторону: они знают, что капитан Роджерс вернет все бумаги в идеальном порядке.
Капитан так и проводит день, не высовывается из кабинета, засиживается допоздна, пока на улице не стемнеет. Иногда выходит пообедать с детективом Картер и детективом Романофф – половина отделения уверена, что детективы жалеют капитана, другая – что обе в него влюблены, и абсолютно все знают, что отношения у детективов с капитаном самые невинные. После работы капитан отправляется домой – никуда не заходит, ни с кем не говорит. Возвращается, включает музыку, ужинает китайской едой на вынос, листая книгу военных мемуаров, а потом ложится спать. Чтобы на следующий день проснуться в пять, за минуту до звонка будильника.
А каждый год вечером четвертого июля капитан отправляется на кладбище.
Вот и вся его жизнь – все, что за кадром репортажей о триумфальной поимке преступников, между строк интервью и статей.
Больше у капитана нет ничего.
А ему ведь всего тридцать четыре.
*
Четвертого июля 2006 года Стив увидел на ступеньках пожарной лестницы дохлую ворону. Ворона была плоская, раскатанная, как будто попалась под колеса, у нее были стеклянные глаза и развороченный клюв.
А может, это был ворон.
В тот день Стив взял на кладбище бурбон.
*
В кабинет капитана входить нельзя. Капитан носит ключ в кармане и никогда не оставляет дверь открытой – даже на пять минут, пока ходит к автомату за дерьмовым кофе. Но уборщик Клайд может войти куда угодно, и уборщик Клайд видел карту: если бы кто додумался спросить уборщика Клайда, то узнал бы, что капитан не просто поехал крышей, а рехнулся сочно, крупно, в лучших традициях – как в «Играх разума», сказал бы уборщик Клайд. Капитан верит, что между ограблением проститутки в Бруклине, наркокартелем в Ист Виллидж и серийником из Джексонвилля есть связь; у капитана на стене карта, и всю ее он утыкал булавками – бытовое убийство, и сдохший от холода бездомный, которому какие-то подростки вспороли глотку, чтобы посмотреть, замерзла ли кровь, и очередной побег из дома, и дохлая кошка на пороге банка, и стриптизерша, которую избил несостоявшийся сутенер, и остальное, мелким, неразборчивым почерком, чего уборщик Клайд читать не стал, чтобы не сбрендить за компанию с капитаном.
Теории заговора – вот ведь как бесславно все заканчивается.
И лучшие ломаются.
Если бы кто из полицейских и расспросил уборщика Клайда, то не сильно удивился бы. Может, даже и понял бы. Столько дерьма, сколько видел капитан Роджерс – кто бы не сбрендил. Если считать, что у всего этого дерьма какой-то один источник, оно ведь проще. Иначе-то придется признать, что мир – такое дерьмо, что хоть как выворачивайся, а ничего не изменишь. Полиция каждый день копается в дерьме, пытаясь стереть его с города, отрыть под ним позолоту; а позолоты, может, и нет. Может, мир целиком состоит из дерьма.
Федеральный агент Старк, нашедший общий язык с уборщиком Клайдом и снабдивший его миниатюрной камерой, именно так и думал. Роджерс иногда звонил федеральному агенту Старку (пару раз они вместе работали над делом и вежливо терпели друг друга) - звонил, спрашивал о похищении в Аризоне, или о массовой драке в Бейруте, или о каком-то письме одного коррумпированного хрена к другому, о котором он неизвестно как был в курсе, или о делах министра Пирса, которые совершенно его не касались, выслушивал насмешки, умудрялся незаметно вытянуть подробности, вежливо прощался и вешал трубку. Агент Старк должен был знать, что Роджерс делает со всем этим; оказалось, Роджерс с этим сходит с ума.
Если бы Роджерс не был таким правильным козлом, они, может, и подружились бы, думал иногда федеральный агент Старк.
Только Роджерс уже шесть лет отказывался с ним выпить.
Роджерс уже десять лет ни с кем не пьет. Ни капли.
*
Четвертого июля 2008 года в участок ввалился наркоман – в участок ввалился сын сенатора Брауна, пропавший год и пятьдесят один день назад, заросший, воняющий мочой и немытым телом, с налитыми кровью глазами; тощие руки торчали из закатанных рукавов замызганного синего свитера, один угол рта был разорван, разрезан до самого уха – кто-то начал делать улыбку Глазго, да так и не закончил. Он вращал глазами, подслеповато моргал, крутил головой, будто не мог понять, где находится, и все повторял: «Расправляет ли дряхлый орел свои крылья?* Пепел, о, пепел, пепел повсюду». На запястьях были следы от широких наручников – темные полосы, покрытые коркой, сочащаяся сукровица; он был босой, пачкал грязью пол коридора.
«Пепел, о, пепел».
Его отправили в больницу; там его откачали, держали привязанным к койке, пока его ломало, записывали каждый вздох, каждый сумасшедший крик – для расследования, по требованию шерифа. В конце концов он оклемался – пришел в себя, но так и не смог сказать, кто его похитил и где его держали. Он ничего не помнил.
Четвертого июля 2008 года Стив Роджерс приехал на кладбище в двадцать три минуты десятого. Он привез бутылку пива – “Miller”, не самое хорошее, но и не слишком плохое.
Он сидел на сухой земле, а в небе взрывались фейерверки.
Бутылку он допил до половины.
*
Из протокола № 32557 от 06.07.2004, пятница, 17:43:
«… Следствием установлено, что сержант полиции Дж. Б. Барнс, 25 лет, в нарушение приказа вышестоящего офицера не дождался подкрепления и в одиночку проник на склад, где, по данным следствия, хранились личные вещи Альберта Малика, подозреваемого в совершении убийств по делу «Черепа». Свидетель происшествия офицер С.Г. Роджерс утверждает, что взрыв произошел в 23.42, когда он пересекал Бруклинский мост – до места происшествия он добрался через пять минут. Неизвестно, что послужило причиной взрыва; следствие подозревает, что склад был снабжен ловушками, которые были активированы вследствие неосторожных действий сержанта Барнса. С.Г. Роджерс, бывший напарником погибшего, сообщил, что за полчаса до смерти сержант позвонил ему и передал, что «нащупал след – долго объяснять, приедешь – расскажу». Установлено, что звонок Роджерсу Барнс совершил до того, как уведомил диспетчерскую службу о своем намерении вторгнуться в частное владение.
На месте происшествия были найдены частицы ДНК сержанта Барнса (целиком сохранилась только левая рука и несколько коренных зубов), а также обгоревшие ткани тел пропавших без вести мисc Кирби, мистера Лоуренса и федерального агента Картер. Офицер Роджерс, прибывший на место первым, в разговоре с хозяином склада узнал, что Альберт Малик переводит оплату за склад ежемесячно, пункт отправления платежа – Пукипси. Смерть сержанта Барнса, по всей видимости, нанесла офицеру Роджерсу серьезную психологическую травму. Рекомендуется курс психологической помощи».
*
- Я знаю, как это тяжело, приятель. Но, может, хоть попытаешься?
Четвертое июля 2009 года. Сэм Уилсон, бывший военный, организовал группу поддержки ветеранов с ПТСР; Стив столкнулся с ним на пробежке и пообещал как-нибудь заглянуть. Почему бы не четвертого июля.
- Я в порядке, - улыбнулся он, как умел, и глянул на часы на стене: двадцать минут девятого.
Сэм не выглядел убежденным; но и осуждающим он не выглядел. Сэм был первым, кто не жалел, не осуждал – и не смотрел как на героя.
- Я знаю, каково это, терять напарника, - сказал Сэм. – Поверь, ты не первый и не последний – такой уж это дерьмовый мир, но другого у нас нет, так что кто-то всегда страдает. Кто-то всегда скорбит. И эта боль не пройдет – нет волшебного лекарства, нет способов, что ни делай, она с тобой навсегда. Вопрос в том, хочешь ли ты с ней смириться.
Стив почти пожалел, что пришел. Сэм смотрел прямо, честно, искренне – редкость по нынешним временам, редкость всегда, и вдобавок Сэм действительно хотел помочь.
- Многие думают, что память – это страдание: пока мне больно, я его помню, пока я помню, он жив. Но это часть правды, капитан: правда в том, что эта боль навсегда, и память – тоже. Выглянув за границы боли, начав жить заново, без него, ты его не забудешь и не сотрешь. Представь, что ты отправился в путешествие – а твой друг остался дома. Какие бы письма ты хотел ему писать? Что ты ненавидишь каждую минуту? Или рассказывать, что нового ты увидел, и поделиться с ним радостью? Какие письма ты бы сам хотел получать?
Сэм действительно хотел помочь.
Только вот Стив был слишком уверен в ответах.
- Спасибо, - искренне сказал он и протянул Сэму руку. Сэм пожал ее крепко, уверенно, и Стив вдруг подумал, что они могли бы подружиться.
У могилы Баки он провел три часа – виски, в этом году виски, и бутылка почти опустела, когда он заставил себя подняться. Гранитный камень заморозил его спину – мышцы свело от холода. За три часа камень так и не нагрелся.
«Пепел, о, пепел», - бормотал он себе под нос по дороге домой. - "И пусть я не надеюсь вернуться назад, и пусть я не надеюсь - "
На стене закусочной в паре кварталов от его дома кто-то нарисовал корявую красную звезду. В темноте казалось, что из потекших линий сочится кровь.
Стив долго не мог уснуть.
*
История была простая.
Стив влюбился в Баки, когда ему было тринадцать, а любил его, сколько себя помнил. Они всегда были вместе, вместе играли, дрались, вместе росли, вместе мечтали стать полицейскими. Как отец Стива.
"А если один из нас умрет, как он?" - спросил однажды Стив. Ему было десять, и смерть безумно его пугала. Он скучал по отцу, хоть и почти не знал его, а Баки он знал, к Баки он лазил в окно, когда Баки болел и должен был сидеть один в своей комнате, и мысль о том, что Баки может вдруг не стать, совсем не стать, как отца, отдавалась где-то позади сердца такой тьмой, для которой не было слов.
"Тогда второй отомстит", - серьезно сказал Баки, сглотнув. - "Нет, погоди, второй - второй с самого начала сделает так, чтобы этого не случилось. Я без тебя не хочу".
Тогда они поклялись, как клянутся только раз в жизни.
История была простая: Стив всегда любил Баки, и был влюблен в него с тех пор, как ему исполнилось тринадцать; в двадцать, в Академии, выяснилось, что Баки был влюблен в него тоже, а потом они поступили на службу, переехали в Нью-Йорк, поближе к участку, Баки собаку съел на перестрелках и быстро стал сержантом, а Стив поступил добровольцем в программу "Суперсолдат", хоть Баки и отговаривал.
Потом жизнь стала невозможно совершенной.
А потом кто-то начал убивать людей, снимать кожу с лица, оставляя выпученные глаза и оскаленные рты, потом была корона из можжевельника на распятом теле, на обезображенном лице, потом пропала Пегги, федеральный агент Картер, и ее единственная родственница, племянница, четырнадцатилетняя и напуганная, рыдала Баки в плечо; потом Баки погиб.
А Стив поймал Черепа - Альберта Малика, поймал и повернул рычаг, и смотрел, как Малик корчится на электрическом стуле, и освидетельствовал смерть, запах паленого въелся в нос на несколько месяцев. Стив поймал Черепа, давал показания, и в конце концов убил его, а потом вернулся домой.
А Баки больше не было.
Так закончилась их простая история.
*
Четвертого июля 2010 года в обед в кабинет капитана заглянула Шэрон (светлый брючный костюм, уложенные волосы, простая серебряная цепочка на шее – украшение несовременное, устаревшее, но Шэрон носит цепочку, не снимая, и регулярно чистит, чтобы металл не темнел). У Шэрон выходной, она приехала специально, чтобы позвать на прогулку, а когда Стив отказался, она с нарочито недовольным вздохом поставила на стол бумажный пакет с сэндвичем и заявила, что когда-нибудь он пустит в своем кабинете корни, и пусть тогда не рассчитывает, что она будет его вытаскивать. Сэндвич с кресс-салатом, говядиной в специях и горчицей: поджаренный хлеб, корочки, мясо острое и мягкое, не сравнить с теми подметками, что продают в лотке на углу тридцать восьмой и шестой.
- Спасибо, - сказал ей Стив.
Она пожала плечами, хлопнула его по спине (рука у нее тяжелая) и ушла, стуча каблуками; стук отдавался в пустом коридоре, уплывал вдаль, как биение пустого, механического сердца.
Шэрон было двадцать четыре. Поступив на службу, она первым делом попросила Стива описать казнь убийцы ее тёти. "Гаду было больно?" - спросила она, и когда Стив кивнул, нехорошо улыбнулась.
Шэрон - отличный стрелок, почти такой же, как Баки.
Шэрон хотела стать его напарником, но поняла, что другого напарника у Стива нет и не будет.
Каждое четвертое июля Шэрон берет выходной и прямо с утра едет на кладбище. В том году она перед выходом из дома нашла время сделать сэндвич для Стива.
Вечером Стив нашел на могиле Баки белую хризантему.
Стены были пустыми. Дома, погасив свет, он оставил окно открытым.
*
- Никому нельзя доверять, - шептал Баки в ночь накануне гибели. - Понимаешь, Стив? Никому.
Они быстро это поняли - им повезло, что они были вместе; оказавшись там, где хотели быть, надеясь защитить и помочь, они обнаружили эпицентр, сливную яму, червоточину, обнаружили, что ни одно дело нельзя закрыть, если этого не хотят наверху, обнаружили, что наверху не хотят часто.
Эксперт по правам человека Моника Ланг была найдена мертвой в мусорном баке, личные вещи куда-то исчезли, а министр внешней политики Александр Пирс был выше закона.
Они росли и верили в идеалы, а мир оказался кучей дерьма, правосудие - надувной куклой, запертой в стеклянной тюрьме, и шериф Фьюри лично приказал им не влезать в дело Пирса, если они хотят жить - "все равно ничего не нароете, уж поверьте, это осторожная тварь. Влезете в это - у вас останется один вариант: кормить червей, как мисс Ланг, и ни я, ни кто другой не сможет вам помочь".
Им повезло, что они были вместе.
- Никому, - повторил Стив, как заклятье.
Баки целовал его, пока не заболели губы. Будто чувствовал, что умрет меньше, чем через двадцать часов.
*
Четвертого июля 2014 в кабинете Стива зазвонил телефон.
После звонка Стив впервые за десять лет не поехал на кладбище. Он поехал домой.
*
Баки ждал его на пожарной лестнице.
Баки стал старше - в нем не осталось и следа того юноши, который целовал Стива в ночь на четвертое июля. Он сидел, выпрямив спину, и даже под безразмерной черной худи было видно, каким он стал - каким смертоносным. Металлические пальцы теребили фильтр сигареты.
Вдалеке завыли сирены.
- Вот все и кончилось, - незнакомым голосом сказал Баки, не оборачиваясь.
Стив кивнул. В горле застрял ком - сердце, и все слова, невысказанные за десять лет, и привычная уже, острая, невыносимая боль.
- Доказательств море, - продолжил Баки, отбросил сигарету и постучал себя по виску металлическим пальцем. - Все здесь, если в Белом доме или в газетах остался кто-то, кого я пропустил. Они называли себя "Гидра" - отруби одну голову, отрастут две, и правда, хер выкуришь. Кого-то я наверняка упустил. Всех не убьешь.
Над их головами раздался стрекот - пролетел вертолет. В свете лучей Стив увидел, что темный свитер Баки весь в крови; кровь была и на лице, и на тыльной стороне металлической ладони, и под ногтями живой.
Баки обернулся, почувствовав его взгляд, и дернул углом рта.
- Грязновато пришлось уходить, - мертвый смех вспорол воздух, как скрежет ржавой шестерни. - Свидетели. Понимаешь ли. Это были - дай подумать - триста двадцатые? После второй сотни я потерял счет.
- Баки, - невпопад выдохнул Стив.
Баки замер.
- Я пришел попрощаться, - сказал он наконец, потому что Стив все не мог отыскать слова. - Я ведь понимаю. Здесь мне теперь не место. Слишком хорошо вжился. В роль.
- Баки, - повторил Стив, шагнул вперед, вцепляясь в его плечи - Баки вздрогнул, дернулся, но Стив его удержал, опустился на колени, прижался грудью к спине. - Баки. С возвращением.
- Стив, - напряженно сказал Баки - и, помешкав, накрыл ледяной ладонью его руку. - Я ведь -
- Ты дома, - сказал Стив и наклонился, утыкаясь лбом в его затылок. - Десять лет. И у нас получилось. Ты дома.
Баки ничего не ответил.
И никуда не ушел.
Баки вернулся домой.
Над рекой Гудзон в честь Дня Независимости запускали фейерверки.
Примечание: * Отсылка к стихотворению Т.С. Эллиота "Пепельная среда"
Автор: ✪ team steve
Бета: ✪ team steve
Пейринг/Персонажи: Стив, фоновое Стив/Баки
Размер: 3019 слов
Жанр: ангст, АУ
Рейтинг: PG-13
Тема: 19. Triumphant Return
Четвертое июля – особенный день для Стивена Роджерса.Четвертого июля офицер полиции штата Нью-Йорк Джеймс Барнс погиб при расследовании дела «Черепа».
Ровно десять лет назад.
*
Все полицейские штата Нью-Йорк (и несколько федеральных агентов) сходятся в одном: Стив Роджерс похоронил себя заживо.
Правда, они об этом не говорят, держат при себе – капитан Роджерс ведь знаменитый, лицо полиции штата, лицо американского правосудия, публика любит капитана Роджерса, преступники ненавидят капитана Роджерса, кому какое дело, если тот живет только работой? Это же хорошо. Этим гордиться надо.
В полиции работают разные люди. Кто-то из них хочет славы, кто-то мечтает стать героем, кому-то хочется ни перед кем не отчитываться и даже федералов слать нахер так, что они шли и еще благодарны были за направление. Капитан Роджерс не просто так символ – он олицетворяет их всех. Но никто, ни зеленый новичок, ни патрульный, ни детектив, ни помощник шерифа, ни за что в жизни не согласился бы махнуться с капитаном местами.
Дерьмовая у капитана жизнь, вот что думает нью-йоркская полиция. Это ж надо. Все есть, мог бы что угодно делать, девушки на него вешаются, влияние есть, авторитет, а он? А он похоронил себя заживо - живет, как старик, кроме работы и не ходит никуда, а когда не выезжает на задание, сидит у себя, зарывшись в пыльные бумаги, как будто сам себя запер в одиночной камере.
Публике скармливают фальшивку – парня в форме, триумфальный прорыв в науке (и плевать, что с тех пор других прорывов не случилось, а от сыворотки сдохли уже сотни добровольцев – кто ж о таком напишет?), воплощенную справедливость. Стив Роджерс послушно улыбается, принимает героический вид, говорит заученные фразы, а потом камеры выключаются, и он возвращается в свой архив.
А полицейские штата Нью-Йорк знают правду: капитан, гордость нации, давно и прочно поехал крышей.
*
Капитан Роджерс работает в департаменте полиции штата Нью-Йорк уже двенадцать лет. Каждое утро капитан Роджерс встает с постели в пять, за минуту до звонка будильника, и отправляется на пробежку (две мили каждое утро с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать, в любую погоду, в любой день; за семнадцать лет он пропустил пробежку всего три раза). Дома капитан принимает душ, завтракает яичницей с тостами (то пригоревшей, то недожаренной – кулинарных талантов у капитана так и не появилось), выпивает стакан молока, надевает брюки, майку, рубашку (кроме четвертого июля: в этот день он надевает выглаженную с вечера форму), набрасывает кожаную куртку, если погода требует, и перед выходом не смотрит в зеркало. Дорога от его дома до участка – десять минут на мотоцикле, так что к семи утра капитан, кивнув охране на проходной, входит в участок.
Если у него нет нераскрытых дел, он поднимается по лестнице на третий этаж и заходит в архив. Там он выбирает несколько дел за последние десять лет. Берет всякие – раскрытые, нераскрытые, торговлю наркотиками, уличные грабежи, и дела, в которых расследование было прекращено за недостатком улик, и такие, где улик на двадцать ячеек в хранилище, а преступник все равно гуляет на свободе, потому что вовремя нашел хорошего адвоката. Мошенничества. Кражи. Изнасилования. Похищения. Исчезновения. Убийства. Дела он складывает в коробку и отправляется к себе в кабинет. Каспер и Энни, хранители архива, даже глазом не ведут в его сторону: они знают, что капитан Роджерс вернет все бумаги в идеальном порядке.
Капитан так и проводит день, не высовывается из кабинета, засиживается допоздна, пока на улице не стемнеет. Иногда выходит пообедать с детективом Картер и детективом Романофф – половина отделения уверена, что детективы жалеют капитана, другая – что обе в него влюблены, и абсолютно все знают, что отношения у детективов с капитаном самые невинные. После работы капитан отправляется домой – никуда не заходит, ни с кем не говорит. Возвращается, включает музыку, ужинает китайской едой на вынос, листая книгу военных мемуаров, а потом ложится спать. Чтобы на следующий день проснуться в пять, за минуту до звонка будильника.
А каждый год вечером четвертого июля капитан отправляется на кладбище.
Вот и вся его жизнь – все, что за кадром репортажей о триумфальной поимке преступников, между строк интервью и статей.
Больше у капитана нет ничего.
А ему ведь всего тридцать четыре.
*
Четвертого июля 2006 года Стив увидел на ступеньках пожарной лестницы дохлую ворону. Ворона была плоская, раскатанная, как будто попалась под колеса, у нее были стеклянные глаза и развороченный клюв.
А может, это был ворон.
В тот день Стив взял на кладбище бурбон.
*
В кабинет капитана входить нельзя. Капитан носит ключ в кармане и никогда не оставляет дверь открытой – даже на пять минут, пока ходит к автомату за дерьмовым кофе. Но уборщик Клайд может войти куда угодно, и уборщик Клайд видел карту: если бы кто додумался спросить уборщика Клайда, то узнал бы, что капитан не просто поехал крышей, а рехнулся сочно, крупно, в лучших традициях – как в «Играх разума», сказал бы уборщик Клайд. Капитан верит, что между ограблением проститутки в Бруклине, наркокартелем в Ист Виллидж и серийником из Джексонвилля есть связь; у капитана на стене карта, и всю ее он утыкал булавками – бытовое убийство, и сдохший от холода бездомный, которому какие-то подростки вспороли глотку, чтобы посмотреть, замерзла ли кровь, и очередной побег из дома, и дохлая кошка на пороге банка, и стриптизерша, которую избил несостоявшийся сутенер, и остальное, мелким, неразборчивым почерком, чего уборщик Клайд читать не стал, чтобы не сбрендить за компанию с капитаном.
Теории заговора – вот ведь как бесславно все заканчивается.
И лучшие ломаются.
Если бы кто из полицейских и расспросил уборщика Клайда, то не сильно удивился бы. Может, даже и понял бы. Столько дерьма, сколько видел капитан Роджерс – кто бы не сбрендил. Если считать, что у всего этого дерьма какой-то один источник, оно ведь проще. Иначе-то придется признать, что мир – такое дерьмо, что хоть как выворачивайся, а ничего не изменишь. Полиция каждый день копается в дерьме, пытаясь стереть его с города, отрыть под ним позолоту; а позолоты, может, и нет. Может, мир целиком состоит из дерьма.
Федеральный агент Старк, нашедший общий язык с уборщиком Клайдом и снабдивший его миниатюрной камерой, именно так и думал. Роджерс иногда звонил федеральному агенту Старку (пару раз они вместе работали над делом и вежливо терпели друг друга) - звонил, спрашивал о похищении в Аризоне, или о массовой драке в Бейруте, или о каком-то письме одного коррумпированного хрена к другому, о котором он неизвестно как был в курсе, или о делах министра Пирса, которые совершенно его не касались, выслушивал насмешки, умудрялся незаметно вытянуть подробности, вежливо прощался и вешал трубку. Агент Старк должен был знать, что Роджерс делает со всем этим; оказалось, Роджерс с этим сходит с ума.
Если бы Роджерс не был таким правильным козлом, они, может, и подружились бы, думал иногда федеральный агент Старк.
Только Роджерс уже шесть лет отказывался с ним выпить.
Роджерс уже десять лет ни с кем не пьет. Ни капли.
*
Четвертого июля 2008 года в участок ввалился наркоман – в участок ввалился сын сенатора Брауна, пропавший год и пятьдесят один день назад, заросший, воняющий мочой и немытым телом, с налитыми кровью глазами; тощие руки торчали из закатанных рукавов замызганного синего свитера, один угол рта был разорван, разрезан до самого уха – кто-то начал делать улыбку Глазго, да так и не закончил. Он вращал глазами, подслеповато моргал, крутил головой, будто не мог понять, где находится, и все повторял: «Расправляет ли дряхлый орел свои крылья?* Пепел, о, пепел, пепел повсюду». На запястьях были следы от широких наручников – темные полосы, покрытые коркой, сочащаяся сукровица; он был босой, пачкал грязью пол коридора.
«Пепел, о, пепел».
Его отправили в больницу; там его откачали, держали привязанным к койке, пока его ломало, записывали каждый вздох, каждый сумасшедший крик – для расследования, по требованию шерифа. В конце концов он оклемался – пришел в себя, но так и не смог сказать, кто его похитил и где его держали. Он ничего не помнил.
Четвертого июля 2008 года Стив Роджерс приехал на кладбище в двадцать три минуты десятого. Он привез бутылку пива – “Miller”, не самое хорошее, но и не слишком плохое.
Он сидел на сухой земле, а в небе взрывались фейерверки.
Бутылку он допил до половины.
*
Из протокола № 32557 от 06.07.2004, пятница, 17:43:
«… Следствием установлено, что сержант полиции Дж. Б. Барнс, 25 лет, в нарушение приказа вышестоящего офицера не дождался подкрепления и в одиночку проник на склад, где, по данным следствия, хранились личные вещи Альберта Малика, подозреваемого в совершении убийств по делу «Черепа». Свидетель происшествия офицер С.Г. Роджерс утверждает, что взрыв произошел в 23.42, когда он пересекал Бруклинский мост – до места происшествия он добрался через пять минут. Неизвестно, что послужило причиной взрыва; следствие подозревает, что склад был снабжен ловушками, которые были активированы вследствие неосторожных действий сержанта Барнса. С.Г. Роджерс, бывший напарником погибшего, сообщил, что за полчаса до смерти сержант позвонил ему и передал, что «нащупал след – долго объяснять, приедешь – расскажу». Установлено, что звонок Роджерсу Барнс совершил до того, как уведомил диспетчерскую службу о своем намерении вторгнуться в частное владение.
На месте происшествия были найдены частицы ДНК сержанта Барнса (целиком сохранилась только левая рука и несколько коренных зубов), а также обгоревшие ткани тел пропавших без вести мисc Кирби, мистера Лоуренса и федерального агента Картер. Офицер Роджерс, прибывший на место первым, в разговоре с хозяином склада узнал, что Альберт Малик переводит оплату за склад ежемесячно, пункт отправления платежа – Пукипси. Смерть сержанта Барнса, по всей видимости, нанесла офицеру Роджерсу серьезную психологическую травму. Рекомендуется курс психологической помощи».
*
- Я знаю, как это тяжело, приятель. Но, может, хоть попытаешься?
Четвертое июля 2009 года. Сэм Уилсон, бывший военный, организовал группу поддержки ветеранов с ПТСР; Стив столкнулся с ним на пробежке и пообещал как-нибудь заглянуть. Почему бы не четвертого июля.
- Я в порядке, - улыбнулся он, как умел, и глянул на часы на стене: двадцать минут девятого.
Сэм не выглядел убежденным; но и осуждающим он не выглядел. Сэм был первым, кто не жалел, не осуждал – и не смотрел как на героя.
- Я знаю, каково это, терять напарника, - сказал Сэм. – Поверь, ты не первый и не последний – такой уж это дерьмовый мир, но другого у нас нет, так что кто-то всегда страдает. Кто-то всегда скорбит. И эта боль не пройдет – нет волшебного лекарства, нет способов, что ни делай, она с тобой навсегда. Вопрос в том, хочешь ли ты с ней смириться.
Стив почти пожалел, что пришел. Сэм смотрел прямо, честно, искренне – редкость по нынешним временам, редкость всегда, и вдобавок Сэм действительно хотел помочь.
- Многие думают, что память – это страдание: пока мне больно, я его помню, пока я помню, он жив. Но это часть правды, капитан: правда в том, что эта боль навсегда, и память – тоже. Выглянув за границы боли, начав жить заново, без него, ты его не забудешь и не сотрешь. Представь, что ты отправился в путешествие – а твой друг остался дома. Какие бы письма ты хотел ему писать? Что ты ненавидишь каждую минуту? Или рассказывать, что нового ты увидел, и поделиться с ним радостью? Какие письма ты бы сам хотел получать?
Сэм действительно хотел помочь.
Только вот Стив был слишком уверен в ответах.
- Спасибо, - искренне сказал он и протянул Сэму руку. Сэм пожал ее крепко, уверенно, и Стив вдруг подумал, что они могли бы подружиться.
У могилы Баки он провел три часа – виски, в этом году виски, и бутылка почти опустела, когда он заставил себя подняться. Гранитный камень заморозил его спину – мышцы свело от холода. За три часа камень так и не нагрелся.
«Пепел, о, пепел», - бормотал он себе под нос по дороге домой. - "И пусть я не надеюсь вернуться назад, и пусть я не надеюсь - "
На стене закусочной в паре кварталов от его дома кто-то нарисовал корявую красную звезду. В темноте казалось, что из потекших линий сочится кровь.
Стив долго не мог уснуть.
*
История была простая.
Стив влюбился в Баки, когда ему было тринадцать, а любил его, сколько себя помнил. Они всегда были вместе, вместе играли, дрались, вместе росли, вместе мечтали стать полицейскими. Как отец Стива.
"А если один из нас умрет, как он?" - спросил однажды Стив. Ему было десять, и смерть безумно его пугала. Он скучал по отцу, хоть и почти не знал его, а Баки он знал, к Баки он лазил в окно, когда Баки болел и должен был сидеть один в своей комнате, и мысль о том, что Баки может вдруг не стать, совсем не стать, как отца, отдавалась где-то позади сердца такой тьмой, для которой не было слов.
"Тогда второй отомстит", - серьезно сказал Баки, сглотнув. - "Нет, погоди, второй - второй с самого начала сделает так, чтобы этого не случилось. Я без тебя не хочу".
Тогда они поклялись, как клянутся только раз в жизни.
История была простая: Стив всегда любил Баки, и был влюблен в него с тех пор, как ему исполнилось тринадцать; в двадцать, в Академии, выяснилось, что Баки был влюблен в него тоже, а потом они поступили на службу, переехали в Нью-Йорк, поближе к участку, Баки собаку съел на перестрелках и быстро стал сержантом, а Стив поступил добровольцем в программу "Суперсолдат", хоть Баки и отговаривал.
Потом жизнь стала невозможно совершенной.
А потом кто-то начал убивать людей, снимать кожу с лица, оставляя выпученные глаза и оскаленные рты, потом была корона из можжевельника на распятом теле, на обезображенном лице, потом пропала Пегги, федеральный агент Картер, и ее единственная родственница, племянница, четырнадцатилетняя и напуганная, рыдала Баки в плечо; потом Баки погиб.
А Стив поймал Черепа - Альберта Малика, поймал и повернул рычаг, и смотрел, как Малик корчится на электрическом стуле, и освидетельствовал смерть, запах паленого въелся в нос на несколько месяцев. Стив поймал Черепа, давал показания, и в конце концов убил его, а потом вернулся домой.
А Баки больше не было.
Так закончилась их простая история.
*
Четвертого июля 2010 года в обед в кабинет капитана заглянула Шэрон (светлый брючный костюм, уложенные волосы, простая серебряная цепочка на шее – украшение несовременное, устаревшее, но Шэрон носит цепочку, не снимая, и регулярно чистит, чтобы металл не темнел). У Шэрон выходной, она приехала специально, чтобы позвать на прогулку, а когда Стив отказался, она с нарочито недовольным вздохом поставила на стол бумажный пакет с сэндвичем и заявила, что когда-нибудь он пустит в своем кабинете корни, и пусть тогда не рассчитывает, что она будет его вытаскивать. Сэндвич с кресс-салатом, говядиной в специях и горчицей: поджаренный хлеб, корочки, мясо острое и мягкое, не сравнить с теми подметками, что продают в лотке на углу тридцать восьмой и шестой.
- Спасибо, - сказал ей Стив.
Она пожала плечами, хлопнула его по спине (рука у нее тяжелая) и ушла, стуча каблуками; стук отдавался в пустом коридоре, уплывал вдаль, как биение пустого, механического сердца.
Шэрон было двадцать четыре. Поступив на службу, она первым делом попросила Стива описать казнь убийцы ее тёти. "Гаду было больно?" - спросила она, и когда Стив кивнул, нехорошо улыбнулась.
Шэрон - отличный стрелок, почти такой же, как Баки.
Шэрон хотела стать его напарником, но поняла, что другого напарника у Стива нет и не будет.
Каждое четвертое июля Шэрон берет выходной и прямо с утра едет на кладбище. В том году она перед выходом из дома нашла время сделать сэндвич для Стива.
Вечером Стив нашел на могиле Баки белую хризантему.
Стены были пустыми. Дома, погасив свет, он оставил окно открытым.
*
- Никому нельзя доверять, - шептал Баки в ночь накануне гибели. - Понимаешь, Стив? Никому.
Они быстро это поняли - им повезло, что они были вместе; оказавшись там, где хотели быть, надеясь защитить и помочь, они обнаружили эпицентр, сливную яму, червоточину, обнаружили, что ни одно дело нельзя закрыть, если этого не хотят наверху, обнаружили, что наверху не хотят часто.
Эксперт по правам человека Моника Ланг была найдена мертвой в мусорном баке, личные вещи куда-то исчезли, а министр внешней политики Александр Пирс был выше закона.
Они росли и верили в идеалы, а мир оказался кучей дерьма, правосудие - надувной куклой, запертой в стеклянной тюрьме, и шериф Фьюри лично приказал им не влезать в дело Пирса, если они хотят жить - "все равно ничего не нароете, уж поверьте, это осторожная тварь. Влезете в это - у вас останется один вариант: кормить червей, как мисс Ланг, и ни я, ни кто другой не сможет вам помочь".
Им повезло, что они были вместе.
- Никому, - повторил Стив, как заклятье.
Баки целовал его, пока не заболели губы. Будто чувствовал, что умрет меньше, чем через двадцать часов.
*
Четвертого июля 2014 в кабинете Стива зазвонил телефон.
После звонка Стив впервые за десять лет не поехал на кладбище. Он поехал домой.
*
Баки ждал его на пожарной лестнице.
Баки стал старше - в нем не осталось и следа того юноши, который целовал Стива в ночь на четвертое июля. Он сидел, выпрямив спину, и даже под безразмерной черной худи было видно, каким он стал - каким смертоносным. Металлические пальцы теребили фильтр сигареты.
Вдалеке завыли сирены.
- Вот все и кончилось, - незнакомым голосом сказал Баки, не оборачиваясь.
Стив кивнул. В горле застрял ком - сердце, и все слова, невысказанные за десять лет, и привычная уже, острая, невыносимая боль.
- Доказательств море, - продолжил Баки, отбросил сигарету и постучал себя по виску металлическим пальцем. - Все здесь, если в Белом доме или в газетах остался кто-то, кого я пропустил. Они называли себя "Гидра" - отруби одну голову, отрастут две, и правда, хер выкуришь. Кого-то я наверняка упустил. Всех не убьешь.
Над их головами раздался стрекот - пролетел вертолет. В свете лучей Стив увидел, что темный свитер Баки весь в крови; кровь была и на лице, и на тыльной стороне металлической ладони, и под ногтями живой.
Баки обернулся, почувствовав его взгляд, и дернул углом рта.
- Грязновато пришлось уходить, - мертвый смех вспорол воздух, как скрежет ржавой шестерни. - Свидетели. Понимаешь ли. Это были - дай подумать - триста двадцатые? После второй сотни я потерял счет.
- Баки, - невпопад выдохнул Стив.
Баки замер.
- Я пришел попрощаться, - сказал он наконец, потому что Стив все не мог отыскать слова. - Я ведь понимаю. Здесь мне теперь не место. Слишком хорошо вжился. В роль.
- Баки, - повторил Стив, шагнул вперед, вцепляясь в его плечи - Баки вздрогнул, дернулся, но Стив его удержал, опустился на колени, прижался грудью к спине. - Баки. С возвращением.
- Стив, - напряженно сказал Баки - и, помешкав, накрыл ледяной ладонью его руку. - Я ведь -
- Ты дома, - сказал Стив и наклонился, утыкаясь лбом в его затылок. - Десять лет. И у нас получилось. Ты дома.
Баки ничего не ответил.
И никуда не ушел.
Баки вернулся домой.
Над рекой Гудзон в честь Дня Независимости запускали фейерверки.
Примечание: * Отсылка к стихотворению Т.С. Эллиота "Пепельная среда"
@темы: текст, Стив Роджерс, Баки Барнс
